Бежит, катится смердящим перекати-полем по холмам и пригоркам, цепляясь своими лохмотьями-крючьями за все живое и мертвое. Выдирает камни из земли, глотает жуков и мелких животных. Плавится на солнце, крошится серым льдом под мертвым светом холодной луны. Забирается в дома, прячется в угол и сидит, пуская корни в рассыпающиеся стены. Катается в истерике по комнатам, кричит истошно, стонет от ужаса, царапает ногтями потолок, зубами вцепляется в деревянные полы. Плачет от злости, в тоске мается. Стеклом обедает, сверкающей ртутью хочет напиться, чтобы вспомнить - а не может. Не помнит ничегошеньки, память выжгли напалмом, залили кислотой, засыпали порошком жгучим, и свинцом сверху замуровали, чтоб неповадно было. Больно много думал, оттого все и случилось. Оттого и поселили его в палаты белые с санитарами мрачными. И водили на прогулку по праздникам и сточил он зубы о решетки стальные и руки сломал о двери крепкие. А как выгнали обратно на волю, так и пошел он плавать и ползать и летать втихомолку, а ну как увидят, не отвертишься. И стал он бродячим поэтом-художником, и читал стихи свои потным рылам, и продавал свои картины на ярмарках деревенских, и били его жестоко за то, что он один такой среди них выискался. И проклинали его, насиловали и убивали , и в землю закапывали, а он все равно назад выбирался и дальше шел и летел, и плакал ночами, и убивался, на закаты глядя. Тряс города могучими руками, да только жители тех городов спали сном беспробудным и просыпаться не могли и не хотели. И один он скитался и отшельничал, и в одиночку истреблял насекомых, гадов мерзостных, и не было помощи ниоткуда, да и не ждал он ее. И устал он, и решил с горя не проснуться. Лег, болью своей накрылся, глазами зелеными сверкнул напоследок - и не стало его.